Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И я поплелась на кладбище. Солнце только начинало садиться. Со всего города слетались вороны и, кружа над деревьями, истошно каркали, словно кричали о чем-то вопиющем, свидетелями чего им пришлось стать. Я ходила между надгробными памятниками, от страха и обиды меня всю трясло. Сейчас время привидений еще не пришло. А все наркоманы и бомжи мира слились для меня в один единственный образ. Мне казалось, что по кладбищу рыщет уродливый карлик в замызганном коричневом плаще и почему-то с топором. На голове у него глубокий капюшон, а слишком длинные полы плаща, который ему не по размеру, да и не по сезону, тащатся по траве, приминая нежные головы барвинков. Барвинков на кладбище было полно. Может быть, я найду курицу раньше, чем наткнусь на карлика. Но скорее всего курица уже погибла, и найти ее невозможно. Так что даже если я не встречу карлика, скоро стемнеет, из могил полезут голубые светящиеся призраки и тогда мне крышка.
Я не знала, что папа пошел на кладбище искать пеструшку следом за мной. Наверное, когда мы были у бабушки, он прослушал разговор о бомжах и наркоманах, и потому, не подозревая о грозящей опасности, смог сосредоточиться на поиске. Во всяком случае, он нашел курицу первым. Потом, перекрикивая ворон, он отыскал меня, и втроем мы пошли домой. Курица то затихала, то начинала кудахтать и биться в папиных руках, не желая расставаться с таким разнообразием свежей травы и червяков. Уже в нашем дворе я немного оправилась от пережитого ужаса и решила, что терпеть неведение больше невозможно. Я немедленно должна была выяснить, осознанно ли папа отправил родную дочь практически на верную смерть или действовал по незнанию?
— Хорошо, что курицу не украли наркоманы, которые ночью спят на кладбище… — осторожно начала я.
— Вечером приходит сторож и выпускает собак. Собаки даже к забору никому подойти не дают, сразу начинают лаять как сумасшедшие.
— А бомжи? — не унималась я.
— Бомжи — алкаши, собаки пьяных ненавидят. Дэ унять невозможно, когда пьяные возле нашей калитки околачиваются. Лает как ненормальная и всё тут.
Если бы папа сказал, что кладбище охраняют люди, меня бы это не убедило. Но к собакам я относилась с большим уважением. Я знала, что если к нам через забор полезет наркоман, то Дэ его просто порвет. Неизвестно откуда взявшийся образ карлика с топором начинал рассеиваться. А что касается привидений, то спрашивать о них папу было бесполезно. В таких вещах он ничего не понимал. Больше того, свое невежество он, кажется, считал предметом гордости. Прямо так и говорил: я атеист и во всякие сказки не верю, представляете?
Здесь должен быть ковер
Чем ближе был июнь, тем тяжелее давалось мне ожидание. С первого апреля я начала вычеркивать в настольном календаре истекшие дни. Каждый раз, поставив на числе кривой красный крест, я пересчитывала сколько клеточек осталось. Конечно, я понимала, что это совершенно бессмысленное занятие. Не подумайте, что у меня было плохо с математикой. Если вчера оставалось 59, то значит сегодня ровно на единицу меньше. Но я каждый день надеялась на чудо. Вдруг за ночь из календаря вывалилась часть дней? Или прошло не восемь часов, а сразу полтора месяца! Это было мое ежевечернее пожелание на сон грядущий: пусть я проснусь, а на дворе 1 июня. Но дни никуда не вываливались. Больше всего меня огорчал май. Почему в нем не 28 дней, как в феврале, а целых 30 и потом еще один? Почему-то именно этот один, последний день перед маминым приездом, казался мне нестерпимым, свирепым издевательством. Как будто те, кто составляли календарь, специально назло мне его туда засунули!
Тем временем мама с сестрой продавали в нашем северном городе квартиру. Сестра писала, что продать квартиру стало очень сложно. Уезжающих слишком много и некоторые из них, желая выручить хоть какие-нибудь деньги, отдают жилье по цене билетов на самолет. А другие просто бросают. Поэтому мама очень долго ходила по строительным магазинам, а потом они своими руками сделали ремонт. Теперь у нас светлые обои с бледно-розовыми цветочками. После ремонта в квартире стало так просторно, светло и красиво, что не хочется уезжать. Вот если бы я была с ними, они бы, наверное, никуда и не поехали. А так уже приходила покупательница, которая дает неплохую цену.
Я сразу стала думать о нашем северном городе, о лиственнице во дворе, о моей школе. Вспомнила, как прошлой весной очень рано и внезапно потеплело. Солнце сияло, словно его выпустили из чулана, и оно не могло нарадоваться. После уроков «продлёнка» собралась на море, а я увязалась с ними. Школа наша была почти что на берегу, мы прошли узкой улочкой между старых одноэтажных деревянных домов и по опасной металлической лестнице спустились на пляж. Лестница состояла не меньше, чем из ста ступенек, сползая по ним вниз под громкие предостережения учительницы, можно было рассматривать сверкающее море, которое на горизонте с двух сторон обнимали выступы берега. Как будто у города были бугристые, покрытые сопками руки, и он тянулся ими изо всех сил и хотел сомкнуть их на горизонте. Но воды было слишком много, и там, где рук уже не хватало, начиналось настоящее открытое море, куда уплывали суда, после того как папа с мужиками чинил их в порту.
А на пляже, хотя он так и назывался, никто никогда не купался, потому что наше северное море было очень холодным. В тот день кроме нас на всем берегу никого не было. Мы бегали и набивали карманы необычными ракушками и камнями. А потом, сражаясь с морским ветром, развели костер и напекли картошки. Тем временем мама пришла домой на обеденный перерыв и обнаружила, что меня нет. Она испугалась и побежала в школу. Но и в школе меня не было. Только сапоги стояли в гардеробе, потому что я по случаю теплой погоды ушла на море прямо в сменке…
Май тянулся, тянулся, словно ленивая заспанная кошка, а потом вдруг настало первое июня. Опять папа спозаранку поехал в аэропорт, а я все утро металась по дому, двору и огороду, но у меня ничего не получалось сделать. Я то хотела собрать ягод к
